[indent] Некоторые раны лучше не бередить почем зря, не лезть тонкими пальцами под воспаленную кожицу и острым ногтем не поддевать. Вместе с кровью и гноем не выйдет боль, не просочатся и сожаления  –  лишь внутри будут гнить, пока не слетятся над ними стервятники и не начнут вопить, да так громко, что разболится твоя голова, только так. Трисс как никто знает, что воспоминания, заставляющие хмурить молодое лицо, нужно хранить в пыльной коробке, спрятанной глубоко под тоненькой клеткой рёбер (где-то между вздымающимися от возмущения легкими – ее края задевают каждый выдох и вдох). Ключ от нее стоит выбросить в  непроходимые болота отсеченных когда-то мыслей – так лучше и ей, и призракам, что внутри чуткой рукой замурованы. Эту боль лучше бережно под слоями влажной земли хоронить (а сверху накинуть еще), тогда она не сможет вернуться и поглядеть в твои увлажненные горем глаза.

[indent] Казалось бы, это так.

[indent] Но иногда прошлое само не желает тебя отпускать. Впивается обугленными своими пальцами в застегнутый крепко ворот, пытается вглубь тебя заползти сквозь открытый от возмущения рот – и потрошить все внутри, истязать, аки грубый мясник
(чуешь, как алые капли стекают по стенам трепещущего рассудка – а оно слизывает их кончиком своего языка).

[indent] Трупы никогда не приходят одни – они тянут за собой смерти хлад. Трисс по сей день, когда закрывает глаза, видит пред собой лишь Содденские холмы, воспаленное ранним утром зарево да погибших, разинувших свои рты в кукольных, таких нелепых гримасах (чувствует, как их руки каменные хватают запястья, тащат ее за собой под мерзлую землю; а изувеченные губы сплевывают – ты моя).

[indent] Трупы никогда не приходят одни, они на своих плечах возвращают самое страшное – застывшее время, которое пожирает само себя, как бесконечный змей.

[indent] Глядя на аккуратный знакомый почерк, она сначала лишь борется с желанием скомкать письмо, сжечь его, а пепел в грязи вызимской развеять, да так, чтоб ни одна падаль на своих башмаках к ней его обратно не притащила. Все что погибло – должно дальше гнить, пока не оставит за собой лишь кости да пыль.

[indent] Трисс ведь помнит – бездыханное тело чародейки, неестественно склонившееся над покрывшимся смертным инеем ведьмаком (их глаза – лишь стекло, руки – гранит); Трисс помнит – нетронутую гладь холодного озера и слезы утраты, тонущие в бесконечных бокалах вина.
Трисс помнит – дрожащие тонкие пальцы укладывают каждое воспоминание под новую сухую страницу, как иссушенные розовые лепестки; книгу – зашить в мышцу сердечную, а из мыслей вырезать, аккуратно вылизывая острым лезвием пунктирную линию (что было, того теперь нет).

[indent] С глаз долой – из сердца вон
(самая сладкая в мире ложь; и Трисс послушно просит добавки).

[indent] Пока однажды действительно не встает на ноги. Думает, будто это истинно так.
Отряхнув сбитые в кровь колени, она уверенно движешься дальше, да только нечто, нагло схватив движением рваным  за острые локти, ее тянет обратно – в глаза себе посмотреть.

[indent] И ныне, глядя на аккуратный знакомый почерк, Трисс проводит по нему мягкой подушечкой пальца – ткань шершавая, тянет за собою чернила, смазывая буквы в пятно. И ныне есть лишь один выбор – выбросить и забыть; на деле выбирает себе же не повиноваться. Борьба внутри (отточенная годами невозмутимость снаружи) – чувствует, как трепещет сердце, брызгами разнося вокруг истлевшие сожаления, чернеющие в каждом сердечном ударе воспоминания и пробуждая призраков, покоящихся на страницах забытых книг.

[indent] Резко вскрывает конверт, усмехается – ошибке здесь места нет, хозяйка почерка та, что покоится в закоулках души, как утраченное, болезненное. Как то, что содержит в себе множество «но». 

[indent] - Подайте транспорт, - сухим по чуткому слуху, - направляемся в Венгерберг.


* * *

[indent] Аэдирн встречает теми же запахами, что и родная Темерия – сквозящий в дыхании возницы перегар и бесконечная, вязкая сырость. Трисс не морщится – уже не капризная девка; она ступает на порог указанного в письме здания, пока сердце делает отсчет ударов назад (казалось, будто дыхание останавливается, то и дело, пропуская то выдох, то вдох, а мир вокруг – вдруг сгорел). И в огне этом танцуют лишь непроглядно черные локоны, и сиреневые глаза.

[indent] - Йеннифэр, - Трисс хотелось вдруг схватить подругу за руки, сжать их, убедиться, что пульс все еще будоражит эти запястья; да только даже слов не нашлось. Стоит, как будто она сама неживая, ловит совершенно чужой (когда-то такой родной) взгляд, а слова – вымерли. Разлетелись пылью, сметенной со старого, обезображенного скорбью холста.

[indent] Движется за ней в указанную ранее комнату, будто плывет; не чувствует ни ног, ни твердой почвы под ними – дыхание рваное, а глаза облачились в стекло. Когда видишь нечто, пришедшее с того света, мир вдруг теряет краски, а в центре внимания оказывается лишь собственный сердечный стук. Раз, два, три, - с реальностью связь пытается не порвать.

[indent]  - Как, - глотает вдруг возмущение, - как можешь ты спрашивать о моих делах, Йеннифэр. Я ведь, - черт подери, - похоронила тебя когда-то. И сейчас, явившись из ниоткуда, ты спрашиваешь о том, как я поживаю? Я, - рука непроизвольно тянется к поставленному рядом бокалу, - до последнего надеялась, что это не наваждение, но прибыв сюда, даже не знаю, что тебе и сказать. Мир потерпел огромное множество изменений, и мне казалось, ничто не вернет меня в тот самый день.

[indent] Трисс делает легкий глоток, пытаясь не упасть в пелену собственных мыслей; цепляется округлевшими от безнадеги глазами в бледную ткань ее кожи, поднимает открытый до безобразия взгляд прямо к ее тяжелым ресницам.

[indent] - Что с тобою произошло? Геральт, - вдруг осекается, - он с тобой?

Отредактировано Triss Merigold (30.08.20 03:39)