«Давай расстанемся», — голос её звучит устало, но решительно: Лин утомили его бесконечные увещевания, бесконечные «ты не можешь» и «ты не должна», перемежающиеся с обещаниями их счастливого и беззаботного будущего, в котором их не коснутся — не касаются — ни войны, ни чужие беды. Радужный, утопический мир его иллюзий: дом, где рады принимать гостей, где всегда вкусно пахнет её выпечкой, которую она лишь изредка пыталась готовить по выходным, а в центре всего этого сдержанного великолепия — блистательный он и она, его супруга, которая не может — не должна — быть уставшей, не может — не должна — возвращаться с ночного дежурства или после трёх напряжённых смен — потому что кто-то ведь должен (кто-то, но не она); у которой не может оставаться никаких ран на светлой в синеве вен коже, не может случаться никаких вызовов ночью, никаких слёз по раскрасневшимся щекам после похорон коллег — всё это не вписывается в его жизнь.

И Лин довольно скоро задаётся закономерным вопросом: как она сама вписалась в неё? Он ведь близко знал её с тринадцати лет, неужели он думал, что она изменится? Что она бросит всё, чем жила и горела, ради... ради чего?

Когда звучание — навязчивое жужжание — в мыслях этих вопросов становится невыносимым — постоянным фоном её пребывания в их квартире, а усталость от жениха — неистребимой, она решается.

«Артур, давай расстанемся».

До их свадьбы три дня.

Он рассказывает, что она не права и что совершает ужаснейшую ошибку; рассказывает, что люди во все времена жертвовали многим ради любви — своими жизнями, своими мечтами, даже властью, — а что делает она? Отказывается от него, от счастья стать женой перспективного министерского работника, от стабильности, от нормальной жизни.
Ради чего?

«Зачем тебе быть хит-визардом?» — спрашивает Артур. — «Чтобы сдохнуть стажёром, когда кому-то придёт в голову отправить вас как пушечное мясо против тех, кто сильнее вас? Ты этого хочешь?!»

«Чтобы защищать тех, кто слабее», — упрямо говорит она, и спокойствие стекает с её лица, словно дождевые капли: Лин злится на его слова, на нежелание понимать. На то, что ему всё равно.
Всегда было всё равно.
Это и ставит точку в их многолетних отношениях.

И тогда она ясно понимает, что ей и незачем было жертвовать ради Артура даже толикой себя: она перестала любить его, когда поняла, что вписывается в его жизнь лишь как надуманный образ.
Он никогда не знал её — он просто придумал себе чувства к рейвенкловке, которая звонко смеялась и приятно выглядеть, которая угощала его пирогами и почему-то понравилась его родителям. И он легко забывал, каким хорошим загонщиком она была, как играючи орудовала в воздухе битой; а он даже не всегда посещал её матчи, ссылаясь на отсутствие интереса; он легко игнорировал, что она стала лучшей на курсе по защите от тёмных искусств, полагая это случайностью, а не следствием тяжелой работы; он легко отмахивался от того, что его не устраивало: «просто не вмешивайся, милая», говорил он, когда она уже успела не только вмешаться, но и заставила кого-то взять злые слова обратно или восстановить баланс сил среди тех, кто его нарушал.

— Артур, это теперь моя жизнь, не вмешивайся, — говорит теперь она. — Уходи.

Сегодня должна была состояться их свадьба.

Артур Ллойд стоял над её столом, над ней и высказывал всё то, что она уже слышала: про то, чего она себя лишила, про то, как ей будет плохо однажды — а возможно, он тщетно, пьяно надеется, что она уже пожалела.

— Сегодня ты могла бы стать миссис Ллойд, — заявлял он с таким апломбом в голосе, словно это мечта каждого на пару километров окрест. — Мы могли быть счастливы вместе. А вместо этого что делаешь ты? Гниёшь тут заживо, чахнешь над бумажками, мечтаешь о собственной значимости... Как и... как и твоя начальница!

Он повернулся прямо к подошедшей Амелии Боунс, глядя на неё со смелостью, изрядно подстёгнутой двумя выпитыми залпом стаканами виски.

— Если бы не вы, она бы не надумала себе эту дурь. Не бросила меня. Она была... Была бы нормальной!

— Артур, уходи, — Лин подняла на него замутнённый гневом взгляд: с каждым его словом, с каждым поступком она разочаровывалась в нём всё сильнее, и её решение становилось теперь не просто верным, но единственно возможным. — Уходи прочь и никогда сюда не возвращайся... Мисс Боунс, прошу нас простить, мистер Ллойд... он сейчас уйдёт. Правда, Артур?

— Нет.

Это всё чудовищно неправильно, и Лин начинает мелко трясти от бешенства — оно начинает затмевать разум, оно грозит прорваться, руша её образ как исключительно уравновешенной женщины. Не то чтобы ей был важен образ, но срываться перед коллегами, перед шефом — это не то, чего Вэнс желает.
Сейчас она желает лишь одного — чтобы Артур исчез с её глаз и из её жизни. Навсегда. Потому что от его присутствия, от всех его слов её накрывает малознакомое чувство гадливости: словно некогда она вляпалась во что-то грязное — хуже слякотных, зловонных трясин её родных земель, хуже помоев, которые порой ещё выливали под ноги те, кто отказывался от достижений цивилизации, — и вляпалась давно, но только сейчас увидела, что собой представляет эта субстанция.

Что собой представляет Артур Ллойд.

— Не смей говорить таким тоном ни с кем здесь, — Эммелина вклинивается и, сдерживая свой темперамент, шипит, а не рычит.
Но её слова игнорируются также просто, как и здравый смысл, который Артуру очевидно отказал. Игнорируется им как и всё то, что ей могло быть дорого и важно.

Лин с отвращением смотрит на изъятую бывшим женихом фляжку — ту, которую она когда-то подарила ему ответом на его подарок: на окончания школы он вручил ей красивую серебряную зажигалку с гербом своего Гриффиндора.
Наверное, в его глазах это был символ их взросления, их свободы, их — уже не их — огня. Других причин Вэнс не видела, а спросить о подарке сочла невежливым; однако она никогда не курила, а чтобы зажигать огонь всегда использовала волшебную палочку. Но этот подарок почти всегда носила с собой — даже сейчас он лежал в кармане её мантии.

Она смотрит, и ей хочется уничтожить не только эту флягу, но и его самого. Столь велика её злость, её разочарование; и эти чувства больше о ней самой, а не о нём: это она была с ним, это она искала причины оставаться рядом, оправдывала его поведение.
Это она мечтала об их свадьбе.
Это она когда-то — когда-то уже бесконечно давно — любила его.

Теперь это умерло окончательно.

— Я не твоя Эммелина. Больше никогда.
Она дёргает Ллойда за рукав, желая развернуть к себе, чтобы выплюнуть эти слова в лицо, вместе со своими чувствами, вместе с обидой и бешенством за это устроенное представление, позорящего его имя и её выбор в жизни. Но то, что делает шеф оказывается сильнее — и вернее.

Не мешая мисс Амелии, Лин просто идёт следом, словно завороженная жалким видом Артура. Завороженная настолько, что позволяет себе секундную задержку перед ответом и недобрую ухмылку, мелькнувшую по губам.

— Тайерс Гейт, 6/2, — говорит она, и во вспышке летучего пороха источник её головной боли исчезает.

Лин рвано выдыхает.

— Мисс Боунс, мне очень жаль, что вам пришлось всё это выслушать. Это... моя вина. Видимо, я неясно дала ему понять, что конец значит конец.

На неё почти все смотрят, Вэнс чувствует это; и она передёргивает плечами, словно пытаясь скинуть с себя это чужое неуютное внимание.

— Наверное, свадьбу надо было отменить раньше.

Лин понимала, что это всё неуместно, что ей надо вернуться — как можно скорее вернуться — на рабочее место и постараться забыть о случившемся — слабо надеясь, что остальные тоже забудут и просто не станут трогать её до конца дня или, что хуже, бросаться своим сочувствием. Но она не могла отвести взгляд от камина — она, замершая, так и стояла рядом с мисс Боунс и смотрела в его пустоту, и та, словно бездна, затягивала её.

Мысли об Артуре улетучились вместе с ним самим, и теперь Вэнс больше думала о себе: пыталась понять, когда же она всё же ошиблась, почему была так слепа — и глуха, и глупа, и наивна. Это любовь так радужно расцвечивает всё яркими красками и ослепляет, скрывая от взора все густые тени и то, что в них прячется; это она позволяет оправдывать и примирять, находит поводы остаться, когда уже надо уходить?
Если такова любовь, то стоит ли она того?

...и стоит ли думать об этом сейчас.

Отозвавшись на голос шефа и выходя наконец из оглушительной тишины своего ступора, Лин виновато опустила голову и, более не медля, направилась к своему столу. Она хотела сказать что-нибудь — хоть что-то, — но так и не произнесла ни слова: её ждали обязанности, как ей верно напомнила Боунс, и ей не было оправданий, а она их и не искала.

Единственное, чего ей действительно хотелось найти, — это покой. Но дежурство продолжилось, а сплетение неуместных мыслей всё ещё переполняло голову Вэнс; чувства же — и это было самое сложное — прокатывались по её сдержанному спокойствию подобно сходящей по склону лавине — неотвратимо и разрушающе. Надежды оставались только на малое: что смена закончится без происшествий и ей наконец можно будет забыться — забыть о работе хотя бы до завтра.
А там уж она точно найдёт силы оставить этот нелепый скандал в прошлом.

Только бы скорее наступил новый день.

Даже то, что конец дежурства значил разговор с шефом — а к чему ещё могла относиться эта записка, — не пугало Эммелину, хотя строгий голос Амелии всё ещё звучал в её голове. Но ей так отчаянно хотелось вернуться в свою комнатку над Дырявым Котлом и устроиться спать, что она была до некоторой степени полна предвкушения  — пусть мрачного и нервного, но оптимизма, что всё кончится быстро и она будет свободна.

Однако даже её стук в дверь кабинета Боунс звучал нервно.
— Шеф, можно?

И сама она выглядела мрачной — под стать этому дурному дню.

Отредактировано Emmeline Vance (03.10.20 03:21)

Между извинениями за то, что она помешала отдыху, и суетливыми вопросами Вэнс предпочла выбрать молчание — она просто кивнула и прошла в кабинет, опускаясь в кресло для посетителей так, словно одновременно пыталась не суетиться, но при этом занять своё положение в пространстве как можно скорее.
Как можно незаметнее.

Глупо, конечно, что вызов в кабинет шефа всё ещё воспринимался как вызов к школьному декану. Словно она, юная совсем, с разбитым носом и недовольным изломом губ, в чём-то виновата, что-то сделала не так — как всегда пытаясь сделать как лучше.

Мисс Вэнс, что за драку вы устроили?
Мисс Вэнс, почему про ваши разборки со слизеринской командой вне поля уже знает вся школа?

Мисс Вэнс, почему ваш бывший жених устроил скандал прямо на рабочем месте?
Так и звучало голосом Амелии Боунс в голове.

— Подарок? — взгляд её отзывался растерянностью не менее, чем звучание голоса: декан подарков ей не вручала. — Ах, да, конечно. Подарок. Спасибо?.. — Лин выдохнула и в голосе стало больше живых интонаций. — Мне жаль, что вам всем пришлось потратиться и озаботиться ради... ничего. Но я проставлюсь. Расставание с таким человеком, мне начинается казаться, повод ничем не хуже.

Коробка всем своим видом так и источала праздник, и Вэнс приподняла её со стола.
— Ох, тяжёленькая... Когда переберусь из Котла, то смогу приготовить всякое и поблагодарить вас всех.

Лин даже улыбнулась, задумываясь, что именно работу стоит благодарить за то, что сегодня она не вышла замуж.
Задумываясь, какой бы катастрофой обернулся этот брак.

Отредактировано Emmeline Vance (03.10.20 03:54)